Неточные совпадения
— Фу, как ты глуп иногда! Вчерашний хмель сидит… До свидания; поблагодари от меня Прасковью Павловну свою за ночлег. Заперлась,
на мой бонжур сквозь двери не ответила, а сама в семь часов поднялась, самовар ей через коридор из
кухни проносили… Я не удостоился лицезреть…
«Я слежу за собой, как за
моим врагом», — возмутился он, рывком надел шапку, гневно сунул ноги в галоши, вышел
на крыльцо
кухни, постоял, прислушался к шуму голосов за воротами и решительно направился
на улицу.
Однажды он пришел и вдруг видит, что
мыло лежит
на умывальном столике, щетки и вакса в
кухне на окне, а чай и сахар в особом ящике комода.
Последовало молчание. Хозяйка принесла работу и принялась сновать иглой взад и вперед, поглядывая по временам
на Илью Ильича,
на Алексеева и прислушиваясь чуткими ушами, нет ли где беспорядка, шума, не бранится ли
на кухне Захар с Анисьей,
моет ли посуду Акулина, не скрипнула ли калитка
на дворе, то есть не отлучился ли дворник в «заведение».
Не видать ни Захара, ни Анисьи: новая толстая кухарка распоряжается
на кухне, нехотя и грубо исполняя тихие приказания Агафьи Матвеевны, да та же Акулина, с заткнутым за пояс подолом,
моет корыта и корчаги; тот же сонный дворник и в том же тулупе праздно доживает свой век в конуре.
Акулины уже не было в доме. Анисья — и
на кухне, и
на огороде, и за птицами ходит, и полы
моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает
на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней лежит глубокое уныние.
Должно быть, я попал в такой молчальный день, потому что она даже
на вопрос
мой: «Дома ли барыня?» — который я положительно помню, что задал ей, — не ответила и молча прошла в свою
кухню.
— Кушать давно готово, — прибавила она, почти сконфузившись, — суп только бы не простыл, а котлетки я сейчас велю… — Она было стала поспешно вставать, чтоб идти
на кухню, и в первый раз, может быть, в целый месяц мне вдруг стало стыдно, что она слишком уж проворно вскакивает для
моих услуг, тогда как до сих пор сам же я того требовал.
На один из таких рассказов вошла в
кухню моя мать и, внимательно дослушав рассказ до конца, сказала...
Любовь Андреевна(глядит в свое портмоне). Вчера было много денег, а сегодня совсем мало. Бедная
моя Варя из экономии кормит всех молочным супом,
на кухне старикам дают один горох, а я трачу как-то бессмысленно… (Уронила портмоне, рассыпала золотые.) Ну, посыпались… (Ей досадно.)
Я придумал: подстерег, когда кабатчица спустилась в погреб, закрыл над нею творило, запер его, сплясал
на нем танец мести и, забросив ключ
на крышу, стремглав прибежал в
кухню, где стряпала бабушка. Она не сразу поняла
мой восторг, а поняв, нашлепала меня, где подобает, вытащила
на двор и послала
на крышу за ключом. Удивленный ее отношением, я молча достал ключ и, убежав в угол двора, смотрел оттуда, как она освобождала пленную кабатчицу и как обе они, дружелюбно посмеиваясь, идут по двору.
Заплакали дети, отчаянно закричала беременная тетка Наталья;
моя мать потащила ее куда-то, взяв в охапку; веселая рябая нянька Евгенья выгоняла из
кухни детей; падали стулья; молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом
на спину дяди Михаила, а мастер Григорий Иванович, плешивый, бородатый человек в темных очках, спокойно связывал руки дяди полотенцем.
Мне отворила наконец одна баба, которая в крошечной
кухне вздувала самовар; она выслушала молча
мои вопросы, ничего, конечно, не поняла и молча отворила мне дверь в следующую комнату, тоже маленькую, ужасно низенькую, с скверною необходимою мебелью и с широкою огромною постелью под занавесками,
на которой лежал «Терентьич» (так кликнула баба), мне показалось, хмельной.
Покуда происходила в доме раскладка, размещение привезенных из Уфы вещей и устройство нового порядка, я с Евсеичем ходил гулять, разумеется, с позволения матери, и мы успели осмотреть Бугуруслан, быстрый и омутистый, протекавший углом по всему саду, летнюю
кухню, остров, мельницу, пруд и плотину, и
на этот раз все мне так понравилось, что в одну минуту изгладились в
моем воспоминании все неприятные впечатления, произведенные
на меня двукратным пребыванием в Багрове.
Но мы уже входили. Услышав еще из
кухни голоса, я остановил
на одну секунду доктора и вслушался в последнюю фразу князя. Затем раздался отвратительный хохот его и отчаянное восклицание Наташи: «О боже
мой!» В эту минуту я отворил дверь и бросился
на князя.
Рано утром она вычистила самовар, вскипятила его, бесшумно собрала посуду и, сидя в
кухне, стала ожидать, когда проснется Николай. Раздался его кашель, и он вошел в дверь, одной рукой держа очки, другой прикрывая горло. Ответив
на его приветствие, она унесла самовар в комнату, а он стал умываться, расплескивая
на пол воду, роняя
мыло, зубную щетку и фыркая
на себя.
— А какие
мои дела? Встала,
на кухню сбегала, с теткой Анисьей побранилась; потом
на конюшню пошла — нельзя: Ваньку-косача наказывают…
Аграфена Кондратьевна. Так что же, я дура, по-твоему, что ли? Какие у тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу ты, дьявольское наваждение! Али ты думаешь, что я не властна над тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с чего у тебя взгляд-то такой завистливый? Что ты, прытче матери хочешь быть? У меня ведь недолго, я и
на кухню горшки парить пошлю. Ишь ты! Ишь ты! А!.. Ах, матушки вы
мои! Посконный сарафан сошью да вот
на голову тебе и надену! С поросятами тебя, вместо родителей-то, посажу!
— А кто тебя знает, кто ты таков и откуда ты выскочил! Только сердце
мое, сердце чуяло, все пять лет, всю интригу! А я-то сижу, дивлюсь: что за сова слепая подъехала? Нет, голубчик, плохой ты актер, хуже даже Лебядкина. Поклонись от меня графине пониже да скажи, чтобы присылала почище тебя. Наняла она тебя, говори? У ней при милости
на кухне состоишь? Весь ваш обман насквозь вижу, всех вас, до одного, понимаю!
Он вошел в
кухню в сопровождении того гаденького полячка со скрипкой, которого обыкновенно нанимали гулявшие для полноты своего увеселения, и остановился посреди
кухни, молча и внимательно оглядывая всех присутствующих. Все замолчали. Наконец, увидя тогда меня и
моего товарища, он злобно и насмешливо посмотрел
на нас, самодовольно улыбнулся, что-то как будто сообразил про себя и, сильно покачиваясь, подошел к нашему столу.
Моя обязанности в мастерской были несложны: утром, когда еще все спят, я должен был приготовить мастерам самовар, а пока они пили чай в
кухне, мы с Павлом прибирали мастерскую, отделяли для красок желтки от белков, затем я отправлялся в лавку. Вечером меня заставляли растирать краски и «присматриваться» к мастерству. Сначала я «присматривался» с большим интересом, но скоро понял, что почти все, занятые этим раздробленным
на куски мастерством, не любят его и страдают мучительней скукой.
В доме все было необъяснимо странно и смешно: ход из
кухни в столовую лежал через единственный в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и — часто — источником смешных недоразумений.
На моей обязанности лежало наливать воду в бак клозета, а спал я в
кухне, против его двери и у дверей
на парадное крыльцо: голове было жарко от кухонной печи, в ноги дуло с крыльца; ложась спать, я собирал все половики и складывал их
на ноги себе.
В веселый день Троицы я,
на положении больного, с полудня был освобожден от всех
моих обязанностей и ходил по
кухням, навещая денщиков. Все, кроме строгого Тюфяева, были пьяны; перед вечером Ермохин ударил Сидорова поленом по голове, Сидоров без памяти упал в сенях, испуганный Ермохин убежал в овраг.
— Да еще что выдумала, — раздраженно говорила Варвара, — это, говорит, может быть, барин скушали. Они, говорит,
на кухню за чем-то выходили, когда я полы
мыла, и долго, говорит, там пробыли.
На корабле меня, по-видимому, ждали. Из дверей
кухни выглянула голова в колпаке, скрылась, и немедленно явился расторопный мулат, который взял
мои вещи, поместив их в приготовленную каюту.
Она хочет, чтобы у меня в квартире пахло
кухней и судомойками; ей нужно с шумом перебираться
на новую квартиру, разъезжать
на своих лошадях, ей нужно считать
мое белье и заботиться о
моем здоровье; ей нужно каждую минуту вмешиваться в
мою личную жизнь и следить за каждым
моим шагом и в то же время искренно уверять, что
мои привычки и свобода останутся при мне.
— Знать ничего не хочу, — говорит, — важные лица тебя не знали, когда я тебя
на кухне кормил. Пришел сюда, так ты
мой, — и должен из старого корыта почавкать. Без того не выпущу.
— Как, сударь! так и вас не лучше
моего угостили? Меня в
кухне всё потчевали водою да снесли от вас говяжью кость,
на которой и собака ничего бы не отыскала. Это, дескать, твой барин шлет тебе подачку. Разбойники! Эх, сударь, если б мы были здесь с вашей ротою!..
Этот загадочный для меня человек настолько коротко сошелся с
моей прислугой, что не только ел и пил, но даже, по временам, ночевал у меня
на кухне…
Тут Варвара Ивановна рассердилась и произнесла по
моему адресу несколько слов настолько сильных, что уши
мои налились кровью и стали расти вверх. Она ушла из
кухни, бросив
на стол пучок моркови, а Николай, подмигнув мне, объяснил ее поведение словами...
Один из солдат, идя
на кухню за обедом, сжалившись надо мной, взял и
мой котелок; но когда он пришел, то застал меня спящим глубоким сном.
И Липа тоже не могла привыкнуть, и после того, как уехал муж, спала не
на своей кровати, а где придется — в
кухне или сарае, и каждый день
мыла полы или стирала, и ей казалось, что она
на поденке.
Акулина Ивановна. Обедать-то надо в
кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая
моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит в сени. Поля стоит, прислонясь к шкафу и глядя
на дверь в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессеменов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
Бессеменов(видимо, сам утратив связь своих мыслей, раздражается). Понимай… думай… затем и говорю, чтобы понимала ты! Кто ты? А однако, вот… выходишь замуж! Дочь же
моя… чего торчишь тут? Иди-ка в
кухню… делай что-нибудь… Я покараулю… иди! (Поля, с недоумением глядя
на него, хочет идти.) Постой! Давеча я… крикнул
на твоего отца…
— Трофим Миронович! — сказал громко грубый голос: — скажите подданной пана Горбуновского, Аниське, что теперь у вас, чтобы скорее поспешила к своему барину
на кухню мыть посуду.
Нынешний год сделаю только палисадник и разобью садик;
на будущий год непременно сделаю каменную
кухню и поставлю ее отдельно, а
на следующий год перекрашу прочным образом весь дом и все строения и потом уже стану заниматься одним садом; вид из него чудесный
на Москву-реку; я засажу
мой сад цветущими кустами, которые через год будут цвести и давать тень»… — так говорил Шушерин, и я верил вполне, что все это точно так исполнится.
Барыня.
На много ли?.. Федор Иваныч! Принять от него серебро! Вон сейчас! От него всё. Этот человек меня в гроб сведет. Вчера чуть-чуть не заморил собачку, которая ничего ему не сделала. Мало ему этого, он же зараженных мужиков вчера в
кухню завел, и опять они здесь. От него всё! Вон, сейчас вон! Расчет, расчет! (Семену.) А если ты себе вперед позволишь шуметь в
моем доме, я тебя, скверного мужика, выучу!
Я никогда не забуду этого важнейшего дня в
моей жизни. Он был день свежий и ясный. Солнце ярко обливало своим сверканьем деревья,
на полуобнаженных ветвях которых слабо качались пожелтевшие и озолотившиеся листья, в гроздах красной рябины тяжело шевелились ожиревшие дрозды. Баронессы и Лины не было дома, служанка работала
на кухне, Аврора качалась с книгою в руках в своем гамаке, а я составлял служебный отчет в своей комнате. Ради прекрасного дня окна в сад у меня были открыты.
Это и было исполнено. Баронесса и ее дочь с грудным младенцем ночевали
на диванах в
моей гостиной, а я тихонько прошел к себе в спальню через
кухню. В начале ночи пеленашка немножко попищал за тонкой стеною, но мать и бабушка следили за его поведением и тотчас же его успокоивали. Гораздо больше беспокойства причинял мне его отец, который все ходил и метался внизу по своей квартире и хлопал окнами, то открывая их, то опять закрывая.
Бургмейер(показывая ему
на уходящую Евгению Николаевну). Эта вот госпожа уезжает; вынести вслед за ней куда-нибудь в нумер и вещи ее. Чтобы синя пороха, ничего ее здесь не оставалось. И не пускать ее потом ни в дом ко мне, ни в
кухню, ни в конуру, даже к подворотной собаке
моей!
Значит, впереди у меня полнейшая, совершенная нищета; но это чудовище терзает нынче людей пострашней, чем в прежние времена: прежде обыкновенно найдется какой-нибудь добрый родственник, или верный старый друг, или благодетельный вельможа, который даст угол, кусок хлеба и старенькое пальтишко бывшему миллионеру; а теперь к очагу, в
кухню свою, никто не пустит даже погреться, и я вместе с бедною женою
моею должен буду умереть где-нибудь
на тротуаре с холоду, с голоду!..
Тут из
кухни принесли ужин. Дядя пошел за нами во флигель и за компанию съел пять творожников и утиное крылышко. Он ел и глядел
на нас. Все мы возбуждали в нем восторг и умиление. Какую бы глупость ни сморозил
мой незабвенный учитель и что бы ни сделала Татьяна Ивановна, всё находил он милым и восхитительным. Когда после ужина Татьяна Ивановна смиренно села в уголок и принялась за вязанье, он не отрывал глаз от ее пальчиков и болтал без умолку.
Затем матушка глубоко вздохнула, приказала мне понравиться дядюшке, которого бог прислал
на мое счастье, и побежала в
кухню. В тот же день я и Победимский переселились во флигель. Нас поместили в проходной комнате, между сенями и спальней управляющего.
При деньгах, так запотроев много, а нет, так денек-другой в
кухне и огня не разводят: готовить нечего; сами куда-нибудь в гости уедут, а старушка дома сидит и терпит; но, как я, по
моему глупому разуму, думаю, так оне и этим бы не потяготились, тем, что теперь, как все это
на наших глазах, так оне в разлуке с ним больше убиваются.
— Что ты, что ты! — забормотала хозяйка. — Не для себя терпишь, а для ребенка — его-то куда денешь? Ты оставайся ночевать у нас, я тебе в
кухне постелю, а то
мой опять будет колобродить. А к глазу,
на вот, ты пятак приложи — ишь ведь как изуродовал, разбойник… Постой, кажись, жилец проснулся…
— Я сейчас же догадался, что это кровь… пошел
на кухню и рассказал нашим; те подстерегли и видели, как он ночью сушил в саду поддевку. Ну, известно, испужались. Зачем ему
мыть, ежели он не виноват? Стало быть, крива душа, коли прячется… Думали мы, думали и потащили его к вашему благородию… Его тащим, а он пятится и в глаза плюет. Зачем ему пятиться, ежели он не виноват?
Первая мысль
моя была вернуться к ней и помочь ей встать и перейти
на постель; потом я это отменил и хотел послать ей из
кухни их прислугу; но еще через минуту нашел, что и это, вероятно, было бы ей неприятно.
Бабушка его за это так полюбила, что однажды велела ему прийти в
кухню и там собственноручно вымыла ему голову, а
на дорогу подарила фунт
мыла.
Ну-с, одним словом, сегодня, когда блины были уже испечены,
моя жена пришла
на кухню сказать, что три воспитанницы не будут кушать блинов, так как у них распухли гланды.
На столе ждет меня холодная котлета и стакан молока. Из
кухни доносится храп Анюты. В детской шевелится «сиятельная» нянька и дышит
мой «принц». Иду туда и застываю
на миг над кудрявой головкой. Раскрасневшееся прелестное личико сладко улыбается во сне, обнажив бисер мелких белых зубок.